Персонажи романа «Бесы», выслушав стихи капитана Лебядкина, были настолько озадачены, что ничего вразумительного о них не высказали. Да и неудивительно! Такие опусы не так-то просто втиснуть в привычные литературоведческие ячейки. Впрочем, одна подходящая для них все же найдётся, и позднее я ее назову.

А сейчас послушайте:

«Краса красот сломала член
И интересней вдвое стала,
И вдвое сделался влюблен
Влюбленный уже немало».

«Черт знает что такое!» — воскликнул бы Гоголь. «Белибердяночка!» — так оценила бы стишок одна моя знакомая. «Графомания графоманией!» — отозвался бы я.

Однако уверен, найдутся и такие, которым этот опус покажется занятным, небездарным, смелым и т.п. «В этом что-то есть!» — состорожничают другие.

Дело в том, что графомания не только безобразна, но и весьма многолика. Некоторые ее разновидности являют собою безвкусицу настолько яркую, что снобы, охотно заглотнув поблескивающие приманки, всерьез считают их самоновейшим словом в искусстве и провозглашают очередного Лебядкина отважным новатором.

Однако, друзья мои, позвольте напомнить то, о чем люди, увлекаясь, почти всегда забывают: да, все талантливое необычно, но далеко не все необычное — талантливо. Необычного на свете гораздо больше, чем необычно талантливого.

Как часто в истории наглый эпатаж выдавал себя за творческую одаренность, вовсе не будучи таковой!

Лебядкин запросто берется за любой стихотворный жанр — от дифирамба:

«О, как мила она
Елизавета Тушина,
Когда с родственником на дамском седле летает,
А локон ее с ветром играет».

До басни:

«Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства».

Ух, как смело! Ух, как дерзновенно!

Перед нами невинная дерзость невежества. Есть графоманы, изучившие все правила и требования версификации, и это стреноживает их творческие порывы. И есть графоманы — невежды, которых знания ничуть не обременяют и ни в чем не ограничивают. Они крушат все правила и табу, нисколько о том не подозревая. А со стороны это воспринимается кое-кем как творческая отвага. Но можно ли назвать отважным человека, шагающего по минному полю, не ведая о том, что оно минное?! Таков и капитан Лебядкин.

Не подозревая о существовании художественного вкуса, стиля и тому подобных ерундовин, он ничтоже сумняшеся по-детски ломает и грамматику, и метрику, и семантику, сочетая при этом высокопарные архаичные цитаты со скучными прозаизмами. Стихотворение незабвенного капитана напоминает мусорное ведро, наполненное разноцветными словесными обрезками. Такие стихи неизбежно звучат, как пародия. А что происходит с их пафосом, с их интонацией? Высокие словеса в соседстве с низкими в неуклюже построенных фразах неизбежно компрометируются, опускаются, изгаживаются.

Так лакей, слышавший из-за двери благородные дворянские речи, стихи и романсы, пытается подражать им и при этом неизбежно опошляет их, коверкает, делает низменно смехотворными. Таково свойство любого лакейского творчества, и если бы лебядкинские стихи сочинил Смердяков, это было бы для него вполне органичным.

А теперь скажите, не напоминают ли вам опусы капитана суть и принципы так называемого постмодернисткого искусства? И там, и там ернический коллаж, смешение всего и вся, разумеется, не своего собственного, а созданного ранее другими — и во всем этом стремление исказить и унизить всё высокое и талантливое, врожденная плебейская антипатия ко всему благородному, глубинному, значительному.

Но есть и разница между скромным Игнатом Лебядкиным из позапрошлого века и сегодняшними нашими постмодернистами.

О стихотворце-капитане можно сказать: «Прости ему, Господи, ибо не ведает, что творит!» Ну что взять с простодушного невежды?!

Совсем иное дело — наши модные перелицовщики от искусства. Это змии себе на уме, люди образованные, а то и эрудированные, тертые калачи, отлично ведающие, что творят и как на этом заработать и капитал, и популярность.

Лебядкинские рифмованные цветочки в конце двадцатого века превратились в ягодки…. да нет, не в ягодки, а в какашки на страницах сорокинской прозы. Мелкопакостные стишочки переросли в литературу пакостного. Физиологические мерзости стали предметом ее сосредоточенного интереса и далеко не второстепенным предметом изображения.
Пресловутый Владимир Сорокин представляет дерьмо и всё дерьмовое в человеке как его символ и сущность.

Родственна ли проза Сорокина карнавальной стихии, грубому простонародному юмору? Отвечу на вопрос собственным наблюдением: я видел, как люди в метро читают книги этого писателя, но ни на одной физиономии не заметил даже тени улыбки.
В наше время литература низа пошла круто вверх — вкупе с социальным статусом её творцов.

Если капитан Лебядкинн — маленький человек на третьих, а то и на четвёртых ролях, то его литературные потомки ныне в большом почете, и их опусы обсуждают всякие …веды с весьма серьёзным выражением на лице.

Однако пора подводить итоги сопоставления прадеда и его правнуков.
Даже провидцу Достоевскому вряд ли пришло бы в голову, что наивно нелепые стишки отставного служаки станут прообразом и предвестием эстетики даже не гротескно уродливого, а эстетики пошло перемалёванного, низменного и гадостного.

Сколько раз ещё в брежневские годы я слышал из уст московских снобов, объевшихся изящной словесностью: «Говнеца бы!..»

Их пожелание было услышано. Занятная мешанина, где изуродовано, опущено и изгажено всё что только можно из классического искусства, низкопробная мешанина, состряпанная расчетливыми делягами в угоду жлобской публике, в широком ассортименте предложена любителям г** и на театральных сценах, и в книжных магазинах, и на живописных выставках, и в концертных залах. И не только у нас, но и в Германии, и в прочей Европе.

Хуже того, нынешние авангардные лебядкины и их поклонники и покровители занимают командные посты в соответствующих учреждениях. А тем, кто не вмещается в прокрустово ложе их мародёрской эстетики, они всячески препятствуют их общению с читателями и зрителями, среди которых далеко ещё не все превратились в ионесковских носорогов.

И где найти Геркулеса, способного вычистить эти мировые авгиевы конюшни?!

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>